Муромань вал

***

За завтраком азор сказал:

– Тэчи тон кармат важод̃еме тэсе. – И указал в пол.

Я ничего не понял, но кивнул. Собственно, потом я разобрался в системе слов, когда говорят «где, куда, откуда»… Основа этих слов – тэ, которое означает «это», когда имеют в виду что-то близкое. А вот к этом основе прибавляются суффиксы падежей.

тэ – это                   тов̃ – туда

тэй – сюда              тосъ – там

тэсе – здесь                        тостъ – оттуда

тэсте – отсюда

То же и с глаголами будущего времени – сначала я использовал просто настоящее время, и как оказалось, попал в точку! В местном языке настоящее время означало и будущее совершенного вида – ну, когда говорят «делаю – сделаю», «вижу – увижу». А вот если хотят сказать «буду делать» или «буду видеть» – тогда используют особое слово – ну, почти как русское «буду». Только звучит оно кармамс и означает «начать». «Я начинаю делать» – я буду делать; «я начинаю видеть» – я буду видеть. А вот ко второму слову прибавляется особый суффикс: -ама, -ъмъ, еме.

Я только и слышал:

– Тон кармат кан̃д̃т̃н̃еме вед̃!

– Тон кармат кер̃ама пенгет̃!

– Мин̃ карматанъ ускъмъ чочкот̃!

– Тон кармат пурнама вац̃е!

Весь день я работал, как проклятый! Даже пожалел, что меня не отправили за мёдом – там пчёлы кусались, но зато не пашешь особо, да природой любуешься…

Сначала меня подрядили таскать воду из речки, наполнять бочки при домах и поилки для скота в сараях. Сказали: «Мен̃ек йухав̃ вед̃ен̃ кис!» Дали дурацкое коромысло из толстой ветки с выдолбленной сердцевиной с вырезом для шеи. Я натёр им плечи, выбросил со зла, и стал носить вёдра в руках – благо, река рядом.

Слово йуха я тоже успел выучить. И даже понял, что йухав̃ – это «к реке». А вот кис было для меня новым и означало «за, для». У них тут всё шиворот-навыворот – куча падежей для того, чтобы обозначить понятия, которые в русском выражаются предлогами «в», «на», «без». Когда же падежей не хватает – эти недостающие «для», «вместо», «перед» ставятся за словом. А слово часто становится в родительный падеж. Вот как здесь – «за водой» будет вед̃ен̃ кис, «за углем» – с̃ед̃ен̃ кис.

…Потом меня отправили деревянной лопатой выгребать из сараев навоз и складывать в кучу поодаль. Измазался я, как чёрт рогатый! Разобравшись с навозом, я получил задание от кузнеца:

– Мен̃ек вир̃ев̃ с̃ед̃ен̃ кис! Ц̃оркам ил̃т̃и тон̃.

Ну, первое слово я понял сразу. Мне его за день раз сто повторили! Вир̃ – это лес. А с̃ед̃, как выяснилось – «уголь». А ещё словарь пополнился набором слов (не сразу, конечно, но со временем запомнились):

вац̃е – навоз            чочко – бревно                      чув̃ъмс – копать

кур̃с̃а – коромысло вед̃ – вода                   кайамс – наливать; насыпать

койме – лопата        йуха – река                 ц̃орка – сын

кардо – хлев                       кандъмс – принести  ил̃т̃емс – провожать

Мальчишка вывел из стойла пятнистого, словно корову, коня. Думал было свалить на меня запряжку – но я вновь решительно замотал головой.

– Эрэс̃т̃!

Так что пацану пришлось запрягать самому. Я помог, конечно, придерживая оглобли и держась на безопасном расстоянии от задних ног лошади.

В лесу мальчишка остановил телегу на поляне, перед большой земляной кучей. Это я тогда ещё не знал, что для кузниц уголь специально выжигают. Роют яму, туда дрова кладут кучей, поджигают и засыпают землёй. Под слоем земли куча и тлеет, пока не превратится в головни. Ну вроде тех, что в магазинах в пакетах продают – для мангалов.

Мальчишка, видно, возомнив себя главным, остался на телеге, и только руководил:

– Чувък муду! Сайек с̃ед̃! Кайак кэскав̃с!

Раскомандовался, сопляк!.. Он был дома, а я нет.

В деревню мы не поехали, остановились у кузни, стоящей на удалении, у дороги. Я сгрузил мешки, присел отдохнуть на лавку возле дома, а мальчишка поехал дальше. Распрягать коня, наверное.

Помощник кузнеца – он был сыном, потому что обращался к хозяину кузницы «т̃ет̃а» – раздул горн. Кузнец разогрел кусок железа и начал ковать его, формируя подкову.

Наковаленка только подкачала – крошечный, размером с кувалду, кусок железа, заострённый снизу и воткнутый в плаху. Совсем не похожа на те, которые я видел по телеку. Ну, так, кузнец он, надо думать, не профессиональный… Так, подправить что-то, починить по мелочи… Зачем ему большая стокилограммовая дура?

Здорово у него получалось. Я даже позавидовал – мне бы так! Сразу бы зауважали!

А кузнец словно мысли мои прочёл! Оглянулся и говорит:

– Бажат йорамс?

Я с ног валился, но подумал – если откажусь, посчитают либо лентяем, либо слабаком. И кивнул. Взял протянутые клещи, подцепил гнутый кусок железа из горки раскалённого угля, положил на наковальню и замахнулся тяжёлым молотком…

…Нет, красная от жара железка, к счастью, не полетела в глаз ни мне, ни кузнецу. Но я долбанул раз, другой, третий… И понял, что больше не могу! Выдохся!

Слабак!..

Да и работу, по сути, только испортил.

Чуть не расплакался, ей-богу!.. Сказал:

– Ан маштъ. – И вернул инструмент.

Кузнец отчего-то кивнул и произнёс с одобрением:

– Паро!

Минут через пять работа была закончена. Кузнец сунул зашипевшую подкову в корыто с водой, снял кожаный передник и подмигнул мне.

– Мез̃е, Вардо?.. Ул̃и стака?

– А? – переспросил я. И буркнул: – Помыться бы мне… Провонял… – И сделал вид, что тру себя мочалкой.

– Екшел̃акшнъмс? Ванди.

Вечером, раздеваясь ко сну, я наконец понял, зачем тут обматывают ноги этими… пракстат… Просто чтобы сохранить низ штанов в чистоте. Измазанные навозом и глиной пракстат натурально воняли! Я думал было постирать их, но когда жестами объяснил своё желание, мне указали на место у печки, где сушились обмотки остальных жителей дома. И тоже знаками показали – засохнет, потом ножом отскребёшь.

– Мон чар̃код̃ан, – говорю. И ворчу под нос: – Угу… жопу, небось тоже не подтираете. Засохнет – а потом ножом…

Если честно, я уже задолбался «сбрасывать бомбы» по кустам, а потом подтираться соломой и листьями! А зимой что? С собой солому таскать? Или многоразовую ленту вроде обмотки? И соскребать… Тьфу!

Посмотрим ещё, какая у них тут баня!

Баня тут была одна. Это я потом узнал. А ещё узнал, что день помывки тут стоял седьмым на неделе, называясь просто – шлямъ-чи, то есть «день мытья». Углублённый в землю сруб с квадратным отверстием вместо двери я поначалу принял за амбар или сарай. С утра женщины зажгли там огонь, отчего помещение заволокло густым дымом. Дым валил через открытую дверь и дыру под крышей так, что баня тотчас опустела. Лишь когда прогорели дрова, дверь закрыли, чтобы не выпустить тепло.

Вадьрява, конечно, меня с самого рассвета запрягла!

– Мен̃ек, – говорит, – вед̃ен̃ кис! Дъ путък олго кенкшнек малац̃ок!

Ну, я и пошёл. Натаскал воды в один парь, поставленный в бане и другой – перед ней. Разбросал у входа солому.

Видя, что народ подтягивается к бане, я попробовал решить проблему чистой одежды. Мне ведь только один комплект выдали.

– Ниазор! – говорю хозяйке. – А мне… это… – И дёргаю себя за рубаху. Для пущей убедительности ещё под мышками понюхал. И показал, будто стираю бельё.

Я уже сообразил, что ни – это не только «женщина», но и приставка, обозначающая женский пол. Стало быть, если азор – это вроде как «господин» или «хозяин», то ниа́зор – «госпожа», «хозяйка».

Та фыркнула. Недолюбливала она меня. Если не сказать больше.

– Тон̃ ав̃ ул̃е налога! – И добавила чего-то длиннее и непонятнее.

– Ну конечно, – говорю, – я что, эту грязищу на себя надену? Хоть постирать где.

Ниазор принялась категоричным тоном бурчать что-то. Мол, дулюшке вашей Дунюшке. Я вступать в дискуссию не стал. Подумал – ну и хрен с вами! Напялю грязное, а потом постираю как-нибудь…

И тут одна из женщин, Марьне (выучил-таки её имя), ну, та, что дрова рубила – подошла и сунула мне в руки ворох белья.

– Ва! Тон оршат тэ!

Ниазор ей сразу начала что-то выговаривать. А я чуть не прослезился! Есть тут нормальные люди, всё-таки!

– С̃укпйэ! – говорю.

Наконец, народ потянулся в баню. Маленький домик мог вместить от силы полтора десятка человек, чуть больше половины жителей деревни,– потому мылись двумя отдельными группами. Первыми, конечно, старшие… И вот тут меня ждал сюрприз. Даже потрясение.

Народ начал раздеваться прямо на улице! На разбросанной мной соломе, потому как повсюду была грязь.

– Ни хрена се!.. – пробормотал я. – А чё это вы… нудисты?..

И как-то невольно отвернулся и стал усиленно разглядывать тех, кто мыться пока не собирался.

Если честно, к подобному я готов не был. Оно понятно, мы люди современные… И купаемся топлес… Но чтобы так…

Остальные принесли волынки и гусли – и несколько человек пустились в пляс. Чтобы время, значит, скоротать. Не разбираюсь в народных танцах, но по ощущениям смотрелось очень грубо… Архаично – вот подходящее словечко! Прихлопы, притопы, мужики отдельно, бабы отдельно, ручки вверх, покружились парами, разошлись… Тётки в сарафанах по телеку и то красивее пляшут. А тут – колхозная самодеятельность, 1937 год!

– Вардо, кишт̃езданъ! – поманила одна из девушек. И засмеялась.

Её смех подхватили отчего-то остальные.

– Не… спасибо… – помотал я головой. – Мон ан… – и прикусил язык. Вот скажу «ан маштъ» – и опозорюсь в очередной раз!

Если честно, танцевать по-тутошному было не сложно – два притопа, три прихлопа… Не тяжелее, чем на дискотеке. Но я как представил себя в грязных портах и рубахе, кружащимся под звуки гуслей и волынок – так и передёрнуло! Нет уж, идиотничайте тут сами!

Короче, через какое-то время народ из бани пополз наружу. Зачерпывали ковшом из бадьи – и обливались на свежем воздухе. Заметив, что взгляд мой никто не отслеживает, я стал потихоньку пялиться на девок помоложе. Голову опустил и смотрю исподлобья. Со стороны вроде как лапти свои разглядываю…

Ничё так девки… Природные. Без всякой там эпиляции «зоны бикини» и всех прочих зон. И без намёка на отпечатки этих самых бикиней на загорелой коже!

Взрослые и дети степенно вытирались и надевали чистое. Так, будто и впрямь находились на нудистском пляже (на котором я никогда не был, но ролики-то в Сети видел!), – ну, или в одиночестве. Парни и пацаны-подростки не ржали и не тыкали пальцами в голых девок. А те даже попыток не делали прикрыться. Хотя и перебрасывались фразами – иногда весёлыми, иногда спокойными… Вот, точно так и надо!

Баня почти опустела, и вторая группа крестьян начала снимать одежду. Спокойно так… Вон, Кавал разделся и полез в дыру-дверь. Вон и приятели его вслед, хохоча и раздавая друг другу пинки…

Марьне позвала:

– Вардо! Айдъ шл̃амъкудус*! – Она стояла голая на соломе и улыбалась. Очень даже ничего тёлка, всё при ней… Хоть и полновата, как с моей точки зрения…

– Да не, я это… Я потом… А то места мало…

Она засмеялась, подбежала ко мне, схватила за руку… Сиськи прыгали мячиками…

Я ошалел и позволил потащить себя к бане, бормоча:

– Не, я, конечно, без комплексов… Тока я могу и потом… Когда все… Мне не жалко…

Изо всех сил делая вид, что мне пофигу, я скинул полуразвалившиеся лапти и портянки, стянул рубаху и скинул штаны… И вот тогда народ начал ржать! Я аж смутился.

– Чё, трусов не видели? Тоже мне!.. Полезная вещь, между прочим…

Трусы полетели на солому, и вслед за аппетитной задницей селянки, я полез в низкие двери бани.

Внутри было темно и душно. Разве только через дырку в крыше попадал свет. При отблесках тлеющих углей я увидел копошащихся людей, услышал плеск воды… В руки мне сунули перепутанный комок каких-то волокон. Сказали:

– Сайек коц̃ке, Вардо!

И правда – кочка! Это они так мочалку называли. Что ж, запомним…

Мылись тут, как я потом выяснил, заваренной золой. Не знаю, почему, но у этой жидкости появлялись моющие свойства. В общем, не теряя даром времени, я потёр себя «кочкой», вымыл волосы и первым вылез наружу, чтобы окатить себя чистой водой и одеться. А старую одежду собрал в охапку и понёс к реке стирать. Наверное, надо было попросить у кого-нибудь этого моющего раствора, но я как-то постеснялся. И так справлюсь, думаю…

– Вардо, ков̃ мен̃ат? – окликнули меня.

Я сначала хотел просто отмахнуться, но потом спохватился – здесь люди наверняка простые, могут и обидеться. Остановился и сказал, подбирая слова:

– Мон мен̃ан йухав̃.

– Мейс?

Слова я не знал, но по смыслу догадался – зачем, мол, для чего?

– Ну… так, это… – говорю, – Екш… екшек…

– Екшел̃акшнъмъ?

– Ис̃т̃а.

На меня смотрели с недоумением. Просто я тогда не знал, что для «стирать» употребляется слово лопав̃т̃н̃емс. Списали, надо думать, на одну из моих странностей – только помылся, и опять мыться идёт!

И нашёл удобное место на берегу, присел на корточки на мелких камнях, обмакнул одежду в воду и принялся тереть кулаками. Вода была холодная, ч-чёрт! Руки сразу заледенели! Стараясь поскорее разобраться с неприятной процедурой, я заработал, как стиральная машина – и сквозь плеск не сразу услышал голоса позади.

Оглянулся – и обнаружил детей и нескольких взрослых, пялящихся на меня с открытыми ртами.

– Чё?.. – сказал я. – Мез̃е? Стираю, вот…

Марьне, смотревшая на меня с не меньшим изумлением, чем её односельчане, вдруг словно опомнилась – подскочила ко мне, потянула к себе мокрые штаны…

– Максък! Максък мекев̃!

– Да ладно! – говорю. – Это я как раз умею! Мон маштан!

Но молодая женщина с неожиданной яростью вырвала у меня из рук одежду, схватила в охапку – и убежала.

Я недоумённо пожал плечами. Выпрямился.

– Не, ребят!.. Вы прям загадка! Не делаешь – плохо! Пытаешься что-то сделать – всё равно плохо!

Уже много позже я понял, что стирка белья мужчиной тут такой же нонсенс, как у нас, скажем, бойцы спецназа, по вечерам одевающиеся в бабские чулки и бюстгальтеры и оттягивающиеся в гей-барах. Не мужское это дело – тряпки свои в речке полоскать!

В общем, я решил потом заняться дневником. Начать отмечать дни, которые провёл здесь, а заодно записать выученные слова. Достал кусок бересты, заострил ножом подобранную на земле палочку и устроился на плахе для рубки дров. Если память мне не изменяет, в Древней Руси такую штуку называли писалом. Расправив бересту на колене, я нарисовал четыре палочки и перечеркнул их пятой. Затем подумал, почесал импровизированным карандашом затылок и вывел печатными буквами:

МОН – я, МАШТЭМС – уметь, МОН МАШТЭН – я умею, МОН АН МАШТЭ – я не умею

Тогда я ещё не совсем усвоил звуки этого языка и писал, как слышал. Первые слова дались с трудом, но потом вдруг стало интересно – я рядами записывал выученные или услышанные фразы, ломая голову над тем, правильно ли передаю звучание слов. И увидел краем глаза, что народ, прежде пялившийся на мои потуги у реки, теперь переместился поближе к дому. Да ещё и новые зеваки подтянулись. Я поначалу решил не обращать внимания, но когда вокруг меня выросла и придвинулась вплотную приличная толпа – поднял голову и прокомментировал:

– Да, письмо, вот, пишу! В Страсбургский трибунал. О нарушении моих прав и свобод. И этом… насильственном удержании хрен-поймёшь-где!

Старик Азор указал узловатым пальцем на бересту и спросил:

– Тон маштат с̃ормадъмс

– Как?! – я схватился за писало. – Сёрмадэмс? Писать? Ну, да… Мон маштан! – И вдруг осознал смысл сказанного: – Вы… э-э… Тон… ат маштат сёрмадэмс?

Старик смотрел на меня как-то странно. Даже не могу описать, что передавал его взгляд. Удивление? Недоверие?

Азор обернулся к своим и сказал:

– Мон кортин̃, сон ул̃и содавикс рас̃кесте!

Все одобрительно закивали:

– Ис̃т̃а, ис̃т̃а!

Теперь я уже сидел с открытым ртом. Вон оно как! Неужто грамотность, совершенно для меня очевидная, здесь представлялась чем-то диковинным? Я осмотрелся – и увидел в глазах крестьян уже не удивление – уважение, как будто! И вновь сердце ёкнуло – значит, и впрямь Средневековье?!

Как ни круги, а разум по-прежнему оспаривал очевидное! Не могло подобное быть реальностью! Что угодно – староверы, родноверы, отшельники-сектанты, сектанты-реконструкторы из княжества Люксембург, – только не путешествие во времени!

– Косъ ул̃и рас̃кет̃? – спросил Азор. И для наглядности указал на собравшихся селян: – С̃ет̃ ул̃ит̃ рас̃кем. Мон̃ рас̃кем. – Ткнул пальцем в меня. – Косъ ул̃ит̃ тон̃ ломан̃т̃ет̃?

Я вздохнул.

– Азор! Я ж объяснял. Я купался! Э-э… Мон экше… экшель…

– Мон екшел̃ин̃ ис̃ен̃, – подсказал старик.

– Ну да!.. Ерьке!.. Йэр̃кесе!.. Сел̃ме-йэркесе! Нырнул – ну, и…

– Эйке? – старик показал указательный палец.

– Ну да!.. Ис̃т̃а! То есть, нет!.. Я с друзьями был!.. С ломань… С моими… Понимаешь? Я нырнул, а они остались! Там…

Нет, он не понимал. Хоть и местный был, а не понимал! Неужели им ничего не известно об озере? О портале? А может, жрецы знают? Друиды или кто тут у них?

Увы. Мне оставалось только ждать и надеяться, что ответы на мои вопросы как-нибудь сами-собой разрешатся.

***

Грузить работой меня в этот день не стали. Думаю, из уважения к грамотному человеку. Хотя сами делами занимались по мелочи. Кто лапти плёл, кто сено носил, кто бочку из бревна выдалбливал… Из открытых дверей дома доносился непрерывный рык жерновов.

Я свернул берестяной лист в рулон (появилась мысль, что надо бы разжиться мешком или коробом, где хранить личное имущество) и вошёл в дом.

Шлёп-шлёп-шлёп – это совсем близко, вклиниваясь в деревянный стук станка. Может, тесто месили… Я заморгал, приноравливая глаза к полумраку избы…

И попятился, треснувшись затылком о низкую притолоку!

Потому как открывшаяся передо мной картина заставила меня на миг почувствовать себя героем весьма популярного жанра кинематографа!..

…На столе лежала лицом вниз жена Галы с задранной юбкой и спущенными штанами. А сам Гала, в столь же неприглядном виде, располагался сзади… Вот эти-то самые шлепки я и принял за вымешивание теста!

Гала довольно ухмылялся. А жена его на меня вообще не смотрела…

– Мез̃е, Вардо? – спросил Гала. – Тон̃ туйи мел̃с?

Я замычал что-то нечленораздельное, ошалело потоптался – и вывалился из избы, попутно вновь треснувшись о притолоку, только на сей раз лбом. Во дворе было светло и продолжалась прежняя сельская жизнь. Прошагали две женщины с корзинами, полными тряпок – стирать бельё, наверное. Они беседовали о чём-то приятном… Прыснули, увидев меня…

А у меня перед глазами всё ещё стояла точно сфотографированная картина – Гала наяривает голозадую женщину… в углу сучит нитку из комка шерсти и наматывает её на веретено старуха… девочка двенадцати лет сидит за станком, опуская и поднимая рамы с натянутыми на них нитями… Как будто совмещённые картинки из разных параллельных миров!..

Это было ещё одно потрясение. Ещё один пунктик в копилку доказательств того, что я не дома! В смысле – не… не в России, в общем…

Гала скоро показался в дверях.

– Мез̃е, Вардо? Ул̃и стака н̃ив̃теме?

Я не понял, потому промолчал. Следом за ним из дома показалась девушка. Я перехватил её взгляд. Насмешливый и ничуть не смущённый. И сглотнул невольно. А ведь и правда – если здесь такие порядки, может мне это… замутить тоже?..

И как наяву увидел выстроившихся в ряд местных бородатых парней. Кусающих соломинки и говорящих отчего-то по-русски: «Ты это… городской… Ты наших деревенских девок не того!.. Не думай даже! А то, знаешь, болота у нас тут глубокие… Один такой – помните – в прошлом году?.. Пошёл – не вернулся!».

Не! Лучше не нарываться! Присмотреться пока, пообтесаться… А там, поди, жизнь и подкинет правильное решение!

…Ночью мне приснилась Маринка. Она была одета отчего-то в длинное старинное платье и кокошник. Мы целовались и тискались с нею в хлеву, а потом я начал трахать её на столе, задрав платье и спустив берестяные стринги. Откуда в хлеву взялся стол, я не рассуждал.

Когда меня стали будить, Маринка делала мне минет. И я страшно удивился, увидев вместо любимой девушки бородатую рожу Галы!

– С̃т̃акшнък, Вардо! – сказал он, сонно моргая. – Ул̃и ламо важод̃емэ!