Муромань вал

Солнце коснулось леса, и тогда я получил ответ на один из своих вопросов. С разных сторон из чащи стали появляться мужчины, одетые в уже знакомые мне балахоны с капюшонами. Я насчитал девять человек. Они шли по двое-трое и несли на спинах короба из широких берестяных пластин, или сплетённые из полос коры.

Первым делом, узнав новости, вновь прибывшие бросились смотреть на меня. Они поедали меня глазами всё с тем же неподдельным любопытством, перешёптывались и повторяли уже приевшееся: «Кийе тон ул̃ат?», «Костъ тон ул̃ат?»…

И в какой-то момент я выдал:

– Мон улят Максим! Мон улят русский! Мон улят из Москвы!

Это их развеселило. Они стали обсуждать что-то наперебой, а Вадов, взявший на себя функцию наставника, поправил:

– Мон – ул̃ан! Тон – ул̃ат! Сон – ул̃и!

Остальные переспрашивали:

– Рас̃ке?.. Тон̃ рас̃кет̃?.. Косъ ул̃и рас̃кет̃?

– Ну да, – обрадовался было я, – русский!

Но местные как будто не понимали.

– Москва! – отчаянно продолжал я, – Киев! Новгород!.. Китеж! А? Китеж знаете? – и переходил к национальностям, не дождавшись ответа: – Русы?.. Викинги?.. Варяги?.. Татары?.. Монголы, блин!..

С тем же успехом!

Но тут нас позвали женщины:

– Мен̃ед̃е йарсамс!

В нашем доме, кроме старика и Вадова, за стол уселись ещё двое мужчин – один темноволосый, молчаливый крепыш лет около тридцати. Другой – общительный парень с рыжей короткой бородой, вряд ли сильно старше меня.

– Мон ул̃ан Гала! – представился рыжий, садясь за стол. – Сон ул̃и Локсей! – указал он на молчаливого соседа. – Дъ сон ул̃и т̃ет̃анък, Кренч. – Это о старике.

– Тетянык?..

Парень кивнул.

– Ис̃т̃а! Т̃ет̃анък! Сон̃ н̃имзе ул̃и Кренч.

– Кренч?.. – повторил я, начав путаться.

Старик поправил:

– Азор! – Ткнул в меня пальцем с кривым грязным ногтем. – Тонкс мон ул̃ан «азор».

– Азор, – кивнул я. – Мон… улян Максим.

А чего?.. С волками жить…

Дед во главе стола крякнул. Остальные одобрительно забормотали. Даже хмурый Локсей ухмыльнулся, зыркнув исподлобья.

– Йарсазданэ! – сказала старуха. Думаю, жена старика. За стол она, как и остальные женщины, не садилась, но и не накрывала, только распоряжалась.

– Максък шаван̃а, Вардо! – сказал старший сын, указывая на мою миску. – Шаван̃а. Тон чар̃код̃ан?

Он положил туда каши и вернул мне.

– Сайек, Вардо! C̃е ул̃и поро. – Уточнил, указав на кашу: – Поро! Поро ул̃и шаван̃а-съ.

Каша была очень горячей. Хозяйка отрезала ножом кусочек сливочного масла.

– Сайек, Вардо! – Подумала секунду, и решила присоединиться к игре: – С̃е ул̃и ой. Ой ул̃и поро-съ.

– Спасибо, – говорю с деланым поклоном.

– С̃укпйэ! – подсказал старший сын. – Чар̃код̃ат?

Я попытался повторить:

– Сюкпйэ! – получилось как-то не очень похоже, но всё равно всем понравилось. Это уже я потом разобрался, что это их «э» надо произносить широко, ну, как в том английском – man, have… Ну, или как педики говорят: «Прэ-ативный! Пэ-ашёл э-атсюда!»

Старик указал мне на хлеб:

– Максък кши!

– Бери! – говорю.

– Сайек! – поправил старик.

– Саек! – повторил я.

– Азор!

– Чё?

– Азор! Сайек, азор! – старик указал н себя пальцем. – Чар̃код̃ат?

– Угу. Азор… – Тогда я значения этого слова не знал, да и не особо парился. Думал, имя это, и только спустя какое-то время узнал, что имя старика – Кренч.

Гала (вот имечко дурацкое!) попросил меня, сопровождая слова жестом:

– Максък с̃акан̃а.

Я протянул обёрнутый в бересту кувшин. Сяканя – почти как «стáканя» звучит.

– С̃укпйэ, Вардо! – Налил себе молока. – Ловсо! С̃е ул̃и ловсо!

– Ловсо, – повторил я. – Молоко. Потому что его ведром ловят. Что ж тут непонятного?..

– Ловсо ул̃и с̃акан̃а-съ, – произнёс мужчина.

Я смекнул, что -съ тут означает «в». Только стоит после слова.

Мальчишка подхватил, показывая на нож, хотя тот лежал совсем близко от его руки:

– Максък куракс! Тон чар̃код̃ат?

– Куракс? – Я протянул ему нож. И сумничал: – Куракс ули… столсэ!

Понравилось! Все засмеялись, залопотали… Мальчишка поправил, хлопнув по столешнице:

– Тувур. С̃е ул̃и тувур!

– Тувур… А-а… Мон чарькодян…

Я уж успел сообразить, как сказать «ты понимаешь» и «я понимаю». Помнится, наша «англичанка» называла подобное глубоким погружением – когда иностранца селят в чужеродной среде и тот хочешь-не хочешь, вынужден общаться на изучаемом языке.

Так, походу тут решили и меня обучить своей староверской тарабарщине!

Стоп!

Мысль эта буквально огорошила меня!

Староверы – они ведь христиане. Просто верят как-то по-своему. А что стоит в красном углу у любого христианина?

Я огляделся. На этот раз повнимательней. Икон не увидел ни в одном из четырёх углов. Вот-те на! В кого ж вы, братцы, верите?

Загоревшись этой мыслью, некоторое время я пытался определить религиозную принадлежность обитателей дома, то крестясь, то поминая Аллаха, то Перуна с Буддой. На меня смотрели, как на придурка. Поэтому данный вопрос я решил отложить на потом. Мне бы выбраться отсюда – а кому тут поклоны бьют, мне до лампочки! Пусть хоть с бубном пляшут!

Под конец принялись за пиво. Это определённо было пиво, только малость необычное на вкус.

– Что это? – спросил я.

Старший сын пожал плечами и помотал головой, давая понять, что учить русский язык не намерен:

– Мон ан чар̃код̃е!

– Э-э… Кие… се…

– Мез̃е с̃е… – великодушно поправили меня.

– Н-ну ладно… Мэзе се… ули?

Уж насколько я был несведущ в языках, но сообразил, что это их «ули» - вроде английского «is», ставится везде, где в русском опускается: «Это есть каша», «Я есть человек»… Уже после я припомнил, что и словечко «с̃е» сильно напоминало точно такое же древнерусское «се» – это. Ну, вроде: «Се аз, царь всея Руси…» или «Се раб божий Максим тебе, княже, челом бьёт…» Потому я его и легко запомнил. А тэ похоже на русское «то».

Мальчишка ответил:

– Тэ ул̃и олгавéд̃.

– Олгаведь? – переспросил я. – Ол… Эль?

Ответа, понятно, не получил. Но, то, что пиво домашнее, я не сомневался – тут абсолютно всё выглядело самодельным.

Старик и его родня тем временем принялись обсуждать меня – о предмете разговора нетрудно было догадаться по взглядам их и по повторяющемуся «вардо». Я не вмешивался, занимался дегустацией.

Наконец, с ужином покончили. Старик поднялся из-за стола и вместе с ним поднялись остальные.

– Н̃ей мин̃ мен̃ет̃анъ унъмъ. Тон чар̃код̃ат, Вардо?

Я покачал головой:

– Э-э… не чарькоде!

– Ан чар̃код̃е, – поправил меня мальчишка. Он ткнул себя в грудь и кивнул несколько раз. – Мон чар̃код̃ан. – Затем стал мотать головой. – Мон ан чар̃код̃е! – Указал на меня: – Тон чар̃код̃ат. Тон ат чар̃код̃е! – Показал на отца: – Сон чар̃код̃и. Сон ав̃ чар̃код̃е! – И разложил на части предыдущую фразу: – Н̃ей (он ткнул пальцем себе под ноги) мин̃ (указал на присутствующих, включая себя) мен̃т̃анъ (промаршировал на месте) унъмъ (соединил ладони и подложил себе под щёку, закрыв глаза).

Я сделал вид, что понял, но запоминать и не думал. Всё равно я отсюда слиняю. Не завтра, так послезавтра.

– Окей, староверы! – сказал я напоследок. – Спать, так спать! Утро вечера мудренее!

Лишь теперь, когда поели мужчины, сели за стол женщины и дети. Патриархат, блин! Никакой политкорректности!

Мне указали на свободное место на лавке. Хорошо, что в углу – я мог лечь головой к стене, а не к вонючим ногам рыжего мужика по имени Гала. Чистых простыней и подушек, понятно, не дали. Некоторые члены семьи принесли набитые соломой матрасики из сшитых лоскутков. Мне предложили рваную дерюгу вместо одеяла.

Вардо сказал, зевая:

– Паро в̃э, Вардо!

Блин, чё за язык! Прямо индейский какой-то!..

Вслух я произнёс:

– И тебе спокойной ночи, пацан!

И едва ли не тотчас заснул.

Отрицательный глагол

Мон чар̃код̃ан – я понимаю                       Мон ан чар̃код̃е – я не понимаю

Тон чар̃код̃ат – ты понимаешь                Тон ат чар̃код̃е – ты не понимаешь

Сон чар̃код̃и – он/она/оно понимает       Сон ав̃ чар̃код̃е – он не понимает

Кстати. Форма наречий «с окончанием» применяется в прилагательных, только если есть указание на место, время или образ действия. То есть, просто выражение «Хорошо!», «Это хорошо!» будет Паро! Тэ ул̃и паро! Ну, как в русском и сейчас иногда говорят: «Добро!»… А «Он работает хорошо!» – Сон важод̃и парстъ!

Я проснулся, потому что приснилось, будто тону.

Вынырнул в душный мрак, закашлялся от дыма. Где я?

Снаружи закукарекал петух. Где-то рядом тихонько ходили и бормотали люди. Потрескивали дрова и отблески огня дрожали на балках кровли, окутанных дымом. Этот дым меня и разбудил.

Так это всё не сон?

Мне захотелось орать от ужаса! Но я взял себя в руки. Несколько раз глубоко вздохнул. Спокуха, товарищ Сухов! Я жив – это главное. А всё остальное разрешимо.

Я осторожно выглянул из-под дерюги. В горнице, освещённой лишь огнём в печи, возились трое – старуха, женщина да девочка лет тринадцати. Ещё одна женщина как раз вошла в дом, принесла деревянное ведро, сказала шёпотом:

– Ва ул̃и ловсо!

– Паро, паро! – так же тихо одобрила старуха.

Я поднялся с лавки. Бока ломило после сна на непривычно жёсткой постели.

– Это… здрасть… туалет у вас где? – Опомнился и махнул рукой. – Ладно, проехали!..

Я вышел во двор. Там было темно и зябко. Злобно зарычал пёс, вылезая из конуры.

– Фу! – вежливо одёрнул я его. – Фу, Бобик! Свои!

«Бобик» по-русски, как и его хозяева, похоже, ни бельмеса не смыслил, но зарычал потише. Узнал.

Я огляделся, пытаясь отыскать в предрассветных сумерках привычные глазу очертания деревенского сортира. Сделал круг по двору, стараясь не приближаться к будке. В сарае, пристроенном к дому, кто-то тяжело, не по-человечески, топтался и вздыхал.

Я ещё раз огляделся, – потом, чертыхаясь, пристроился поближе к стене хлева. «Вот так вам! – думал я с злорадно, оправляясь куда-то на старые брёвна. – Будете знать, как сортиры прятать! Я вас научу цивилизацию уважать! Ваше счастье, что мне по-большому не приспичило, а то, ей-богу, навалил бы вам посреди двора!» Но тут же сообразил, что, судя по грязному месиву, покрывавшему двор, данная проблема местных жителей совсем не волновала.

Не, валить отсюда надо!

И тотчас накатила тоска – ну куда я буду валить? В какую сторону? Разве… разве только назад, к озеру.

Бред! Бред и ещё раз бред! Я просто был в шоке и далеко убежал! Это самая логичная версия.

Сколько времени-то? Раз светлеет, значит часа три. По летнему исчислению – а здесь листва пожелтела…

Тьфу, ты!

Я пошлёпал обратно – несколько минут на свежем воздухе, и босые ноги заметно подмёрзли.

В доме женщины по-прежнему возились у очага. Готовили что-то в казанке над огнём.

Сомневаясь, что смогу заснуть, я присел на лавке.

– Паро валске, вардо! – тихо сказала старуха, ставя на стол глубокие деревянные тарелки.

– Угу… – кивнул я. – Доброе утро.

Из очага валил дым. Он копился под крышей, нехотя выползая в окошко под стропилами (всплыло откуда-то в памяти это словечко), но большей частью оставался, понемногу опускаясь всё ниже. Поди, этак и угореть можно!

Начали просыпаться мужчины. Они кивали мне и говорили скрипучими со сна голосами:

– Паро валске, Вардо!

И спешили во двор.

Я решил, что строить из себя буку всё же не стоит, и повторял вслед за ними:

– Паро валске. Паро валске.

Женщины накрыли на стол и позвали:

– Озадъ йарсамc!

Я, понятное дело, остался на месте. Глава семьи увидел и поманил меня:

– Мен̃ек тэй, вардо! – Похлопал ладонью по скамье подле себя. – Озак!

Вот тогда я понял смысл этого «озадэ»! Типа – зад посадите! «Озадуйте»! Нормальные у них тут словечки! Что-то всё в толк не возьму – славянская речь, или как? Хотя, вон, по-татарски тоже когда говорят – так русские слова через раз!..

Вот ещё, тэй это ихнее… Сюда, вроде… По-русски тоже будет немного похоже – там, туда…

Что же до «ярсамс», сам корень я ещё со вчерашнего запомнил. Типа «есть». Только окончания меняются.

Ели мы квашеную капусту и вчерашнюю кашу.

– Поро! – блеснул я интеллектом. – Мой ярсам поро.

За столом началось оживление. Дети засмеялись, а старший мальчишка поправил:

– Мон! Мон йарсан поро!

Я ткнул себя в грудь:

– Мон? – Указал на мальчишку. – Ты!

– Тон! – охотно сообщил мой собеседник.

Что ж, логика их языка радовала.

Чтобы не казаться уж чересчур невежливым, я наставил указательный палец на одного из младших детей.

– Он!

– Сон! – последовал ответ.

– Она! – я указал на девочку. И вот тут вышла осечка.

– Сон! – повторил мальчишка.

Мне даже пришлось переспрашивать:

– Что, «он» и «она» одинаково? – удивился я. И вспомнил, что в турецком, кажется, действуют те же правила – это я узнал на отдыхе в Турции. Может, они тюрки? Да вряд ли – я тюркские языки по звучанию узна́ю: «блтыр-хылдыр-былдырлар»… А тут – не пойми что! Даже, вот, ударение – в турецком оно в конце, а тут почти всегда в начале!

И сумничал:

– Чё-то вы мужиков от баб не отличаете!.. Ну, вот скажи, как мужик по-вашему? Ну, с бородой который? – Я изобрази бороду. – Мужик! Мужчина!

– Ал̃а? – с сомнением произнёс мальчишка. Показал на сидящего рядом отца. – Ал̃а?

– Аля? – я хмыкнул. – Ну, а «женщина» – как? – И для убедительности изобразил у себя руками сиськи десятого размера.

– Пот̃ат! – радостно отозвался Вадов.

– Эрэс̃! Н̃и! – поправил старик. И уточнил, показав в сторону женщин. – С̃е ул̃и н̃и.

– Ни?.. Понятно…

Я пожевал каши. Общение с этими ребятами было бы весьма интересным, но мысль разузнать у них как-нибудь дорогу домой. Я не сомневался, что решение этой проблемы где-то рядом.

После завтрака последовало короткое совещание, и мальчишка сказал мне, как и прежде, подкрепляя слова жестами:

– Вардо! Тон мен̃ат моннек.

– Идти с тобой? Окей, – пробормотал я, пожимая плечами. Похоже, выбора у меня не было. Пока.

Выйдя во двор, я обнаружил, что погода подпортилась. Небо заволокло тучами и холодный ветер заставил меня зябко поёжиться.

– Ул̃и кел̃ме? – сочувственно поинтересовался мальчишка. И многозначительно поднял вверх палец. – Ужукшнък!

Он убежал куда-то, а я в течение пяти минут наблюдал, как собираются в лес мужчины, вешая за спину пустые короба, надевая спасавшие от пчелиных укусов балахоны и принимая от жён узелки с провизией.

Вадов скоро появился, держа в руках ворох одежды, поверх которого я увидел пару лаптей.

Класс! Погружение в историческую реконструкцию продолжается!

– Ва! Кир̃д̃ек!

Мальчишка протянул мне шапку, пару матерчатых лент, какие-то тряпки и меховую безрукавку. Знаками пояснил, что тряпками надо обмотать ноги.

Сопровождаемые взглядами взрослых и толпой детворы, мы спустились к речке. Мальчишка сел на мостике, поболтал босыми ногами в воде.

– Вед̃! – сказал он, указывая на воду. – Мон мус̃кан йалгот вед̃се. Чар̃код̃ат? Мус̃кан! – и поднял ногами брызги. – Мус̃кан, мус̃кан!

– Понятно, – вздохнул я. – чар̃код̃ан. Мон… это… тоже «муськан» в воде…

Мальчишка засмеялся, и его смех подхватила остальная детвора.

– Мон мус̃кан. Тон мус̃кат. Сон мус̃ки.

Похоже, урок продолжался. Меня это не сильно радовало – я хотел домой. Меня ж там ей-богу похоронили давно!

А мальчишка не унимался. Он уже вернулся на берег и стал наматывать тряпки на ноги – наподобие портянок, о которых я слышал, но никогда не видел, конечно:

– Минь мус̃катанъ, – он раскинул в стороны руки, наврно, чтобы передать понятие «мы». – Тин̃ мус̃катадъ. – Он потыкал в мою сторону пальцем несколько раз. – Син̃ мус̃кит̃. – Указал на детей.

– Простой язык, – пробормотал я, усаживаясь на мостике и опуская ноги в ледяную воду. – Всё понятно – эсперанто какой-то.

В самом деле, некоторое сходство с русским языком прослеживалось не только в местоимениях, но даже в окончаниях глаголов: муската-дэ – мое-те, муск-ить – мою-т!

Мне вновь стало казаться, что меня разыгрывают. А что? Решили устроить вот такое реалити-шоу – наняли реконструкторов, построили деревню у чёрта на рогах, меня усыпили или загипнотизировали, чтобы я думал, будто тонул в озере, а потом вертолётом в эту глухомань и забросили. Чтобы испытать человеческую психику в экстремальных обстоятельствах!

Между делом, я кое-как спеленал ноги портянками. Потом надо было намотать ленты (Вадов назвал их пракстат) – помнится в таких обмотках в Первую Мировую воевали… Зачем нужна эта деталь одежды – я не понял. Но спрашивать не стал. Всё равно по-русски мне не ответят.

На конце лент были маленькие костяные крючочки, которыми следовало их закрепить. Затем пришёл черёд лаптей. Кар̃т̃ – так они тут назывались.

Я обулся, обмотал голени плетёными из травы шнурками. Встал и сделал несколько шагов. Ходить в мягких лаптях было непривычно, однако всё же удобнее, чем босиком. Ну, форменный Иван-дурак! Посмотреть бы на себя со стороны!..

Вадов тем временем сбегал домой, принёс берестяные ведёрки, балахон, пару заплечных коробов и смотанный в кольцо длинный ремень. И поманил меня:

– Мен̃ек тэй!