Муромань вал

Осень всё больше напоминала о себе. На деревьях повсюду золотилась и алела листва, зарядили дожди. Добытый в лесу мёд давно сцедили в пар̃т̃, а воск, отлитый в штав̃ кир̃кст, «восковые круги», похожие на сырные головы, штабелями лежали в сараях.

Я наконец научился плести лапти, и старик Азор даже одобрительно покивал, глянув на мою работу. Правда, лапти совершенно не спасали от сырости. С тем же успехом я мог надеть на ноги решето! Единственное, что могло спасти от простуды – постоянное движение, чтобы мокрые пракстат были постоянно тёплыми. Впрочем, бездельничать мне не давали– я таскал воду, рубил дрова (идиот! я поначалу даже не догадался забинтовать руки и стёр ладони до крови!), кормил свиней, точил топоры и ножи, помогал латать крыши и убирал навоз… От усталости я просто с ног валился!

И всё равно заболел! Однажды утром почувствовал першение в горле – и сразу заподозрил неладное. Будь я дома, сразу бы «Стрепсилсу» откушал. Или «Фарингосепту»… А тут даже соды не найти! Ну, можно было бы чайку заварить горяченького, да ведь тут горячим не особо баловались! Да ещё постоянные поручения эти…

Короче, я забил на горло. А вскоре появился кашель. За ним температура. Это я даже без градусника понял. Даже ходить стал тяжело, через силу, будто зомби…

Вот тогда на моё состояние обратили внимание. Старуха Парава пощупала лоб, забормотала под нос, как будто сокрушаясь – и пошла делать отвар из трав и мёда.

К тому времени я уже примерно представлял семейные отношения в местном коллективе.

Значит, у Кренча было две жены! Вадьрява и Парава. Первая помоложе и понаглее. Вторая старше и спокойнее характером. Все взрослые, кто жил в посёлке старика были его детьми – Гала, Локсей, кузнец Нудей, ещё двое мужчин – Поча и Аксун – в возрасте от тридцати пяти до сорока пяти. Все женатые, а у старших, Почи, Аксуна и Нудея – по две жены. Марьне – как раз вторая Нудеева!.. У всех дети, а у старших – парни и девки лет под восемнадцать. На выданье – как раньше говорили!

То есть, вся деревня была населена членами одной семьи. Рода. Рас̃кен̃!

Интересно – «русский» и рас̃ке – не однокоренные часом? Скажем, если эти ребята и правда какие-то славяно-арии, от которых русские произошли? В принципе, логично, потому как древнерусский язык, скажем, на современный не очень похож. А ещё более древний, древнедревнерусский – он ведь ещё сильнее отличался, надо думать. Вот… Иначе как объяснить, что в местном языке так много слов, похожих на русские, а всё равно говорят не понятно?

Но называли местные себя не «раськами» и не «руськами», а «скалваничами» или, чаще, «ваничами». Скалваниц̃ат – вот так звучит. Я довольно быстро выяснил, как это переводится. Скал – корова, а ванъмс – смотреть или пасти. «Смотрящие за коровами», ковбои, попросту говоря!

Я посмеялся даже про себя! Это ж надо!.. Правда, коров в деревне я насчитал всего несколько штук, но кто его знает – может, то предки у них были «ковбоями», а название приклеилось!

Но я отвлёкся…

В общем, я заболел. Отвары не помогли, и я слёг, провалявшись с жаром целый день и ночь. А утром пришла Марьне. Она сказала:

– Паро валске, Вардо! Кода ул̃ит̃ т̃евт̃ет̃?

– Паро валске, – прохрипел я и закашлялся. – Т̃евт̃ет̃ен̃ ул̃ит̃ парот. – Заученная, полная оптимизма фраза.

В полумраке, царившем в избе, я почувствовал её улыбку.

– Туйзданъ! Мон карман пъчкав̃тъмъ тон̃.

То есть, по смыслу я понял, что она что-то будет со мной делать. Лечить, поди…

И не ошибся.

Вот только лечение это я теперь не забуду до конца моих дней!

Марьне повела меня в натопленную баню. Надо же – не поленилась встать пораньше! Указала на дверь.

– Сув̃ак ейс! – И стала раздеваться.

Будь я поздоровее, я бы сострил на эту тему. Но я чувствовал себя действительно неважно. Поэтому молча разделся и полез в квадратную дыру входа.

Марьне вошла следом с зажжённой лучиной. Лучину она воткнула между брёвен и велела:

– Мад̃ек ез̃емс!

Она зачерпнула ковшиком из бадейки и плеснула на раскалённые камни очага какой-то отвар. Жаркое помещение бани сразу заволокло ароматно-удушливым паром. Я сразу закашлялся, чувствуя, как горячая взвесь проникает в самую глубину лёгких. Сказал:

– Паро… С̃укпйэ…

Она присела на лавку напротив, подождала, пока улетучится пар – и вновь плеснула на камни.

Я разглядывал её через ароматный туман – и она смотрела на меня. Спокойно так. Будто бы мы сидели одетые где-нибудь на скамейке в парке. Сколько ей, интересно? На вид – лет двадцать пять. Вот только ступни непривычно большие, «растоптанные», тянущие по крайней мере лет на пятьдесят! Видно, что не в лёгких туфельках по тротуару разгуливает, и таскает на себе не одну только дамскую сумочку! А в остальном – ничего. Прикольная.

Отвар кончился. Пар нехотя собрался где-то под потолком. Догорала уже пятая лучина. Марьне пододвинула другую бадью – там был отвар золы, это я уже мог распознать. Обмакнула мочалку…

– Ав̃ эрэви! – запротестовал я. Протянул руку: – Мон… маштан.

Не знал, как сказать по-другому… Марьне помогла:

– Тон ис̃е? – Покачала головой. – Ат, ат! Мон карман тейеме!

Не пойму пока – почему у них «нет» всегда звучит по-разному – то ан, то ат, то ат̃?..

Марьне принялась меня мыть – и я сдался. Хрен с тобой! Лежал и смотрел, как раскачиваются в такт движения её груди… Всё-таки не настолько уж я был плох!.. И хрен-то был как раз со мной!..

Захотел сказать: «А ты ничё!» – и не нашёл нужных слов. Промолвил хрипло:

– А тон ул̃ат… паро!

Рука её замерла на моём плече.

– Тон бажан паксъмс?

– Чё?..

Она наклонилась и припала к моим губам…

***

Короче, уже на следующий день я чувствовал себя гораздо лучше. И совсем не против был повторить курс лечения – для закрепления результата. Потому, когда бабка Парава вновь истопила баню, чуть ли не вприпрыжку побежал за ней.

И обломался по полной! Потому что вместо Марьне банщицей была вышеозначенная бабка! Раздеваться перед ней ну совершенно не хотелось. Но пришлось. Признаться, я всё надеялся, что вот дверь скрипнет – и в наполненный целебными парами полуподвал полезет Марьне, но надеждам моим сбыться было не суждено!

Девушку я потом встретил. Она суетилась возле дома в компании со второй женой, Седейнэ. Муж, как водится, был в кузне и я не боялся косых взглядов с его стороны… Кузнец, конечно, вроде, нормальный мужик, не злой – но как он себя поведёт, если узнает, что я чпокнул его жену? Трижды?..

Я, как бы проходя мимо, поздоровался:

– Паро чи! Кода ул̃ит̃ т̃евт̃ет̃?

Она всё поняла. Усмехнулась многозначительно. И прочирикала:

– Мон ан ашт̃е т̃евт̃н̃ев̃т̃еме!

Я ни черта не понял. Но кивнул.

– А-а… Тон… это… сув̃с̃ек, если что… А то я это… не до конца ещё вылечился! – и я покашлял для наглядности.

Но Седейнэ нахмурилась и махнула рукой:

– Мен̃ек! Мен̃ек, Вардо! Муйек ис̃ен̃т̃е т̃ев! – И принялась распекать сердито.

Я пожал плечами. Проворчал:

– А вот не надо завидовать! Я, между прочим, открыт для всех… Не слишком старых.

И поплёлся прочь. А тётка, между тем, принялась, похоже, распекать Марьне. Но та не особо переживала – смеялась даже…

Вот так оно и повелось с того раза. Не сказать, что слишком часто, как с Маринкой – но и не совсем уж редко, чтобы до голодных судорог!.. Прям на столе, как Гала, я не мог. А втихаря – слишком уж много на меня работы вешали, не уединишься. Хотя, вон, и остальной народ по вечерам не особо парился – сношались прямо на лавках. Темно, конечно, хоть глаз выколи – но слышно-то вплоть до мельчайших подробностей!.. М-да…

Интересно, что она во мне нашла? Вроде, не шибко красавец. Да ещё бородищей стал обрастать, как все местные…

Понятное дело, я старался не светиться особо – всё-таки, чужая жена… Кузнец – он мужик хоть и пониже меня, но крепкий, зараза! Битый день может молотком махать! Нетрудно представить, какая у него силища! Вот так узнает – прибежит с кувалдой!.. А может, он ещё и импотент – кузнец этот? Может, потому жена ему изменяет? Значит, он вдвойне озвереет – я ж дал ему понять, какое он ничтожество! Унизил, так сказать, морально…

Но при этом мысль о том, что я в каком-то диком мире «жарю» аборигенку с риском попасться на глаза местным мужикам, заводила меня невероятно! Не то, чтобы я извращенец, но определённо, ситуация была неординарная, а потому действовала лучше всякой виагры!

Как-то раз, когда пошёл к реке за водой, встретил Марьне. Ну, и мигнул ей – пошли, мол, по быстрячку… Потащил её в чащу – а она всё не понимала, зачем так далеко? Ага! Ей, может, и не будет ничего, а вот я Нудею не друг и не родственник!

Очковал я здорово! Когда в самый разгар процесса треснуло что-то за спиной – чуть инфаркт не получил! Вот сейчас обернусь – а там кузнец с кувалдой: «А-а-а, сволочь! Жену мою дрючить!..» – «Дяденька, не надо!..» – Хрясь! Хрясь!.. Кровища, мозги, ноги сучат по земле…

Но сзади никого не было. Наверное, птица. Или ветка с дерева упала…

Собственно, правды я так и не узнал. Не получилось спросить. Однажды, правда, после мучительных попыток выяснил, как будет «любить» и произнёс банальную, однако крайне популярную во все эпохи фразу:

– Тон вечкат мон̃?

Марьне засмеялась.

– Тон ул̃ат ис̃т̃амо чавъда!

– Чё? – это я насчёт последних слов.

– Ц̃о? – очень похоже передразнила Марьне. И постучала пальцем по лбу. – Чавъда!

– Тупой, типа? – обиделся я. – Почему это? Мекс?

Но в ответ услышал смех.

Тут, забегая вперёд, рискну с большой долей вероятности предположить, что ничего такого особенного молодая женщина во мне не увидела. Просто пожалела. Мол, мается парень без бабы! Ну, с мужем посоветовалась… А тот – а чего, мол? Жалко мне разве – помочь хорошему человеку?..

Тогда-то я ничего толком не знал о местном менталитете. Поэтому шашни с Марьне были для меня тогда и предметом серьёзного беспокойства за жизнь и здоровье, и тем единственным удовольствием, которое я получал от своего приключения.

Которое, я всё ещё втайне надеялся, скоро закончится.

Вот, кто-то скажет: «И чего ж ты, радость моя, испереживался так? Да тысячи людей дорого бы отдали, чтобы оказаться на твоём месте! Живи себе, радуйся, изучай лингвистику с этнографией, пользуйся случаем!»

Но это он так скажет, сидя на диване с бутылкой пива. А вы поставьте себя на моё место! Попал непонятно куда. Языка не знаю, как вернуться – без понятия! Телефона нет, полиции со «скорой» тоже! Вот зуб заболит – так ведь клещами, поди, придётся рвать и без наркоза! А ногу рассеку топором? Есть тут антибиотики, или мне придётся умирать в муках от гангрены и столбняка? Я в те дни столько всего передумал!.. Никогда в жизни у меня в голове столько тяжёлых мыслей не было! Сны каждую ночь видел – яркие такие, словно и не спал вовсе! Будто домой вернулся… Будто и не было ничего… А потом просыпаюсь в дымной избе, понимаю где я – и плачу! Честное слово!

А с Марьне… Не подумайте тоже, что вот, мол, какой – чуть что, сразу Маринке изменять бросился! Для меня это и впрямь какая-то отдушина была, вроде наркотика. Хоть ненадолго полегче становилось – забывал о родителях, поседевших от горя, о товарищах!..