Муромань вал

МНОГОКРАТНЫЙ ВИД ГЛАГОЛА

-кшн-/-кшн̃-

Обозначает длительное действие:

Мон н̃эйин̃, къл̃а сон̃ уни – я видел/увидел, что он спит

Мон н̃эйекшн̃ин̃, кода эйкакш каси – я видел, как ребёнок растёт

Сон т̃ейс̃ важод̃емэ – он делал работу (один раз)

Сон т̃ейекшн̃ес̃ т̃евт̃ – он делал дела (долгое время)

1.

Мы возвращались по свежему снегу. Китьнень-ош остался далеко позади, и нас окружило привычное зимнее безмолвие. Скрип снега под полозьями саней и лыжами, конский топот и дыхание людей казались каким-то чуждым, выдернутым извне и приклеенным к этой белой заснеженной планете. Я всё ещё не отвык удивляться, насколько тих этот мир – вдали от шумного рынка на реке и узких городских улиц. Собственно, таким и был мой собственный ещё лет сто-двести назад.

Распрощавшись с жителями Парот-Мекшть, мы пошли уже по нетронутой снежной целине – там, где летом пролегала лесная дорога. А теперь лишь едва заметная старая лыжня проглядывала под ногами. Какой-то одинокий охотник проехал день или два тому…

Поближе к деревне Гала достал волынку и заиграл. В морозном воздухе резкий заунывный звук разнёсся по застывшему в безмолвии лесу.

– Мекс? – спросил я. – Мекс тон с̃ед̃ат? Почему ты играешь?

Вадов пояснил:

– Къда ав̃ лажнинд̃ер̃атанъ, вел̃эсе ар̃с̃ит̃, къл̃а мен̃ит̃ йатът. Если мы не будем шуметь, в деревне подумают, что идут враги.

Меня поразила простота его логики! Так вот почему те сборщики дани играли на волынке!.. И я в очередной раз убедился в том, насколько этот мир опасен. Враги, которые могут напасть на посёлок – не вымысел, раз принимаются такие меры предосторожности! Всё это так не вязалось с окружающим нас безмятежным покоем!

…В деревне нас встречали, словно героев! Женщины бросились обнимать мужей, Нудей солидно и явно с наигранной гордостью вручил Кренчу кожаный мешочек с вырученными деньгами.

– Син̃ пурдав̃с̃т̃! Они вернулись! Вес̃е пурдав̃с̃т̃! Все вернулись! Ел̃иц̃ат!  Живые! – радовалась Парава. И теперь я понимал её чувства. В цивилизованном мире нет ничего необычного в поездке в соседний город или даже на другой континент. Здесь из путешествия порой не возвращались…

Старик тотчас распорядился зарезать свинью и, пока мы мылись в бане, женщины накрывали на стол. За едой обсудили события в городе. Кренч выслушал внимательно, а затем спросил:

– Мез̃е ул̃и «томбал̃кс»? Что есть «та сторона»? Мез̃е син̃ кир̃д̃ес̃т̃ пйэв̃се? Что они имели ввиду?

– Къда содин̃д̃ир̃ав̃л̃ин̃ек! Если бы мы знали! – пожал плечами Нудей. – Син̃ мер̃с̃т̃ тин̃ен̃ек а азондомс кийев̃йак с̃ед̃е. Они велели нам никому не рассказывать об этом. Ул̃емэ, с̃е ул̃и сала кодамо-бут̃и! Видно, тайна какая-то!

Старик задумчиво наморщил лоб, пожевал губами, поглядел на меня искоса.

– Тон ар̃с̃ат, сон т̃ейи зийан? Думаешь, от него будет вред?

– З̃ар̃е мон н̃эйекшн̃ин̃ ан̃с̃ак л̃езкс. Пока я видел только пользу. Дъ йумт пешкад̃с̃т̃ сон̃. Да и боги вступились за него.

Последнее прозвучало, как убедительный аргумент, и Кренч согласно кивнул.

Под конец мы пили медовуху, которую тут называли пуре. Несмотря на обилие съеденного, меня порядком развезло, и я, не раздеваясь, завалился спать на лавке под хмельные голоса, смех и песни.

А скоро начался праздник. Думаю, Новый Год. Ёлку, правда не наряжали (а то! не русские!), но наряжались сами. В шкуры, маски с рогами… Ходили из дома в дом, пели, плясали, пировали, ставя на столы всё, чем были богаты – пироги, дичь, супы, овощи…

Женщины достали из парей, заменявших тут сундуки, праздничные наряды, расшитые разноцветными нитками. Нацепили всякие браслеты, колечки и висюльки. Обмотали ноги красными лентами, надели лапти, прошитые красными нитями. В лаптях по снегу тоже можно ходить – даже не промокает особо, если снег сухой.

На головы надели штуки, которых я прежде не видел. Именно штуки, потому как описать научно их не могу. Два таких верёвочных стержня, обвитых жёлтой кожаной полосой, – они крепились на ленту, охватывавшую голову, и поднимались над теменем наподобие кокошника.

Всем было весело. Пожалуй, кроме меня. Не то, чтобы я сидел понурый, но не научился я ещё радоваться по-местному. Шуток их не понимаю, сам толком пошутить не могу… Да и о доме каждый день мысли посещали – как там без меня? Могилку, небось, красивую обустроили, с надгробием из гранита и моим улыбающимся портретом… Вот вернусь – все свихнутся от радости!..

И накатывала тоска от осознания своей беспомощности. Только мечтать и могу!

Видя эти мои приступы депрессии, местные развлекали меня, как могли, и я делал вид, что у них получается…

Надо сказать, после города отношение ко мне изменилось. Кренч как-то помягче стал, и Вадьрява не так ворчала. Раз улыбнулась даже!.. Зауважали, стало быть! То ли оттого, что помог с подсчётами, то ли вообще из-за грамотности, то ли потому что с «той стороны», о которой никакого представления не имели, и потому испытывали благоговение. Ведь из-за этой самой «стороны» меня сам инязор принял! Правда, в тюрьме подержал перед этим, но потом ведь отпустил!

В знак уважения меня даже взяли с собой на капище! Оно было общим для двух деревень, и народу там набралось много. В лесу неподалёку от деревни я увидел огромный дуб, окружённый оградой из жердей. В ограде было трое ворот, составленных из украшенных резьбой столбов, причём в одни ворота входили люди, в другие привели жертвенных баранов, а в третьи внесли кадушки с водой. Перед дубом стояли три столба, но это были просто столбы, а не идолы. К одному из них и привязали баранов. Ещё был длинный стол, очаг и брусья, на которых висели шкуры с прежних жертвоприношений; нижние – совсем истлевшие.

Старики начали молитву, обратившись лицом к дубу. Просили о чём-то, поминая богов «йумов»… Иногда поднимали над головой руки, и вслед за ними жест повторяли остальные селяне. Я сначала смотрел на всё это «родноверие» критически, но потом тоже стал руки поднимать. Ладно, пусть думают, что принял их веру. Мне-то по фигу, а им, небось, приятно…

Молились долго, сдабривая пищу духовную вполне материальной медовухой, которую отхлёбывали из ковшика с ручками в виде конских голов. К лошадям в этих краях явно неровно дышат…

После молитвы баранов зарезали, сняли шкуры и повесили их на шест, а мясо разрезали и сварили, раздав потом каждому по куску.

В общем, было бы прикольно, если наблюдать с позиции туриста. Но остаться тут на всю жизнь, и до старости приносить жертвы богу Пердуну… Нет, увольте!..